Екатерина Семёнова, копирайтер

Осенним ноябрьским утром в районе обеда по автобусному маршруту номер 7 ехал странный бородатый мужчина в махровом халате. В одной руке он держал дорогой кожаный чемодан, из которого торчала синяя мочалка, во второй – букет полевых ромашек.

Быть может, это аниматор, везущий реквизит на тематическую вечеринку? Или продавец банных принадлежностей, рекламирующий таким странным способом свой товар?
Да нет, наверное это незадачливый любовник: услышав звонок домофона, он чудом успел выскочить из ванной, и впопыхах схватил с собой мокрую мочалку, чемодан и им же принесённый букет, который впихнула ему испуганная любовница?!

Павел Петрович почувствовал в ладони что-то странно-холодное и мокрое. «Ромашки? – удивлённо воззрился он на свою правую руку, – Откуда?» Растерянно опустил глаза вниз. Взору его предстал грязный пол в заплатках и два зелёных резиновых шлёпанца сорок четвёртого размера. Массивными столбами из них высились волосатые ноги, обрамляемые полами розового махрового халата.
«Что за…?» – успел подумать ошарашенный Поляков, отбросил в сторону букет и в ужасе поднял руку к лицу. Пальцы его коснулась щеки. На которой наглым образом топорщилась в разные стороны жёсткая кустистая растительность.
«Почему я небритый?!!!» – в ужасе вскрикнул начальник департамента.
В этот момент двери автобуса открылись, и на подножку вскочили два фиолетовых пингвина. Один из них держал в лапах пакетик с жевательными мишками и добродушно улыбался, второй самозабвенно чесал попу детскими пластиковыми граблями.
– Ну, как там дела с китайцами? – спросил один, обратившись к Полякову.
– С-с-с китайцами? – переспросил мужчина, и начал медленно соображать.

Постепенно что-то начало всплывать в памяти. 

Сегодня его ожидала чуть ли не самая главная в его карьере встреча: подписание международного многомиллионного контракта с китайскими партнёрами. Поляков начал судорожно открывать свой чемодан. Бумаг в нём не оказалось. Только одинокая мокрая синяя мочалка.

Мужчина почувствовал, что у него начинается одышка и стал против своей воли медленно оседать на пол. Один из пингвинов, стоявший слева, склонился над ним и участливо спросил: «С вами всё в порядке?»
– Может быть, хотите немножечко мармеладных мишек? – поинтересовался правый.
– Или кофе? – предложил левый.
– Или кофе – слабым голосом повторил Поляков, и устало прикрыл глаза..

– Я спрашиваю, с вами всё в порядке? Может быть, принести вам чаю или кофе? – вновь спросил один из пингвинов, почему-то голосом его секретарши Леночки.

Павел Петрович поднял голову, резко открыл глаза, и увидел перед собой озабоченное лицо своей помощницы.
– Павел Петрович, с вами точно всё хорошо? – спросила она в третий раз. – Просто вы вчера так... эммм... отмечали... 

– Отмечал?
– Ну конечно! Вы ведь вчера подписали контракт с китайцами!
– Подписали?
– Да вы весь офис позвали чтобы отметить этот успех! – эмоционально воскликнула Леночка. – И в итоге... уснули прямо здесь, – уже тише добавила она.
Батарея опустошённых бутылок из-под виски на полу подтвердила догадку босса.
В голове был туман, но кипа заветных бумаг с подписями китайских представителей заставила его облегчённо выдохнуть.
–Уфф, приснится же такое! – радостно подумал Поляков.
– Хмм, пить надо меньше, – раздражённо подумала Леночка.

Любите ли вы Питер так, как люблю его я?

Надсадно, тяжело и до боли трагично?

Я – ленинградка в 7 поколении. Мои предки были какими-то там графьями. Бабушка пережила блокаду. Говорят, любовь к Петербургу – в крови. 

У нашего города потрясающая история. У нас прекрасные "свои в доску" люди. У нас творчество, свобода и человеческая открытость. У нас даже юмор свой, особый. А ещё у нас такое невероятное терпение, какому позавидовали бы пафосные москвичи.

Стоило лишь на пару лет покинуть отчий дом, как я осознала неприятную истину.

И да закидают меня тухлыми яйцами Фаберже любители Финского залива, Петергофских фонтанов и Чижика-Пыжика, но...

Петербуржцы любят Питер зачастую "больной" любовью. Назло и вопреки. Можно продолжать как мантру твердить про красоту Исаакия и Дворцовой, про пышки, белые ночи, Летний сад и неповторимую ауру северной Венеции, и играть в восторженного идиота насколько хватит сил. Но когда-то вы столкнётесь с иной действительностью. И увидите, как живут, например, в Москве или в Казани. И изумитесь, как это вы не замечали всего остального, кроме разводных мостов, гранитных набережных и прочих клишированных ЧПХ из запасов туристического антуража. И пересмотрите своё отношение. Ибо невозможно всю жизнь беззаветно любить депрессивные дожди, не прекращающиеся неделями. Невозможно любить грязные обоссанные подъезды и заваленные мусором по уши знаменитые дворы-колодцы с коммуналками и окнами, открывающими вид на бетонную стену. Невозможно любить промозглый ветер, дующий одновременно со всех сторон, и пронизывающий до костей, каждую твою клеточку, когда в 0 ты чувствуешь себя как в -15. Разношерстную рекламу интим-услуг на некогда величественных, но теперь замурзанных и обшарпанных фасадах и водосточных трубах. Вонь от Невы, убитый и неудобный транспорт, плохие дороги, низкое, грязное и вечно недоброе небо, испещрённое круглый год линиями бесчисленных проводов. Опадающие на головы людям части архитектурных элементов и куски сосулек. Лужи летом. Лужи зимой. Лужи круглый год. Слякоть и забитые ливнёвки. Хмурь, серь и растаявший серый снег повсюду. И вечно угрюмых людей, обходящих эту неубираемую всю зиму снежную кашу через пешеходные переходы, еле освещенные тусклыми бледно-жёлтыми фонарями. 4 солнечных часа зимой, из которых 4 часа – тучи. Убогие урбанистические извращенцы Мурино и Девяткино. Пофигизм администрации, пофигизм губернатора, пофигизм коммунальных служб.

Вы считаете, что во всём этом есть питерский шарм? Если так, то вы везунчик. Для меня недели такого шарма было бы вполне достаточно. Но, живя тут, казалось невероятным не любить Питер. Сейчас я тоже его люблю. Но, как я написала, любовь эта – больная. Тоскливая и ноющая. С обидой, что не получается уже "видеть прекрасное в простом", не выходит у меня чувствовать легко, по-детски наивно, без оглядки, и приходится любить "несмотря на". Я, видимо, протёрла очки от пыли пседокультурного пафоса, и взглянула на город взглядом обывателя. И... ужаснулась. 

Что ж, я готова это сказать.

"Я хочу любить тебя на расстоянии".

О, величественный и неповторимый Питер! Что с тобой стало в моих глазах? Почему ты не остался в моей памяти волшебной первой любовью – лёгкой, воздушной, со звонким смехом и загадочной, только тебе присущей улыбкой? Зачем, вынужденно покинув тебя однажды, я, не в силах выносить муки ностальгии, начала старательно идеализировать твои черты и приукрашивать твои заслуги? Чтобы потом, в одночасье, все мои воспоминанья были убиты? А надежды растоптаны в песок? 

Я как постаревший юнец, всю жизнь с тоской и нежностью вспоминающий оставленную на далёкой вотчине первую свою любовь. И в мечтах вспоминающий её – самую родную, самую понятную, ни с кем больше не сравнимую. Однажды он, молодой ещё мужчина, волею судеб связывает своё будущее с другой, более богатой и развитой... нет, не девушкой даже. Скорее, страной. И большую часть жизни проводит вдали от родных пенат. Работа, развлечения, путешествия. Ошибки молодости... Опыт. Здоровье уже подводит, силы уже не те, но он всё ещё ого-го. Берёт от жизни всё. Он женат, уже немолод. Довольно обеспечен. Жена не то, чтобы красавица, но ухожена. Выглядит дорого, презентабельно, в свет с ней выйти не стыдно. И всё есть, и всем он доволен. 

Но иногда, закрывая ночью глаза, он видит её – озорную девчонку, в чьих огромных глазах сверкает солнце а в огненно-рыжих волосах запутался ветер... Стройные ножки легко бегут по невской мостовой, цокая каблучками. Она убегает от него и смеётся. Прекрасная. Чудесная. Ни с кем не сравнимая. Только с ней был он самим собой. Лишь с ней готов был болтать ночи напролёт. Нет, он, конечно, любит жену. И детей. Но то – другое. Первую любовь ничто не заменит. 

Один и тот же сон видит он. И тихо вздыхает. И не замечает сам, как, со временем, любовь его, точнее, воспоминания о той, пережитой любви, становятся иллюзией, похожей на волшебную сказку. 

Но жизнь далека от сказочных сюжетов. Существование в крупном мегаполисе отлично укрепляет характер. Трудности лишь закаляют. И вот, повидав разврата, денег и славы, увидев мир, пресытившись доступностью женщин, развлечений и материальных благ, познав радости и сложности семейной жизни, он возвращется домой. Ненадолго. Свидеться с родными. Едет, как в юности, на поезде, сильно нервничает, предвкушая встречу с НЕЙ. Представляет, как поднимется по продавленным ступеням к её квартире. Как удивит её. Она поднимет на него свои большие ясные глаза, и улыбнётся той своей неуловимой лёгкой улыбкой... 

Сердце его радостно ноет, душа рвётся к ней. Его муза, его нимфа... Скоро, совсем скоро. Она вспомнит. Она кинется к нему на шею, засмеётся... и они будут болтать всю ночь до утра. Обо всём. Никогда он не видел больше таких мгогогранных людей. Она была просто удивительная! Тонкая. Знающая. Рассуждающая. Романтичная. Они часами могли сидеть на подоконнике в её старой хрущёвке, пить дешёвый портвейн и спорить о живописи. Делиться мнениями о прочитанных книгах или просмотренных фильмах, зависнув в ночном баре на Рубике. Танцевать под этно-музыку уличных музыкантов, возвращаясь с концерта Раммштайн. Бегать, держась за руки, по осенним грязным лужам, покрытым ещё пока рыжими, но уже стремительно увядающими листьями. А потом отмывать белые кеды от грязи и сушить их на батарее – после такой экзекуции они становились на размер меньше. Она смеялась и брызгала внутрь растяжку для обуви. И даже в -5 ходила в этих своих белых кедах. В городе, где постоянно течёт сверху... Они могли сорваться на последний сеанс в кино, оставив в кассе последние студенческие деньги. И только потому, что это заключительный день Недели Кино, показывают Долана и Кустурицу, а такое нигде больше не увидишь. А как здорово было, включив Сезарию Эвору на кассетнике, жевать купленные в кафешке сомнительные пирожки с грибами, запивая горьким невкусным кофе (ну, это сейчас он ему показался бы невкусным, хороший кофе обязан быть только бразильским, свежей обжарки, но тогда... тогда кофе имел право просто быть). А потом они долго и задумчиво курили длинные сигареты, свесив ноги со ступенек мостовой на Мойке...

Теперь он уже не ест пирожки. Даже бабушкины. Да и на концерты давно не ходит. Предпочитает рестораны и театры – первый ряд, партер, только так. Из напитков – виски и дорогое вино. Да и в кино когда был в последний раз не помнит. Про книги и говорить нечего. Всё дела, суета, вечно в гонке какой-то. Но да это неважно! В душе он всё тот же простой парень, готовый говорить обо всём, не оглядываясь на прошлое. И плевать, если она окажется замужем и с кучей детей. То, что связывает их, не дано понять никому! То, что было между ними, не забудется никогда!

Он вдыхает знакомый воздух с перрона. Уже совсем, совсем скоро.

Вечер. Та самая улица. Тот самый подъезд. Надо же, даже скамейка под окнами та же самая! И куст сирени на том же месте, только разросся сильнее. За столько лет почти ничего не поменялось... Подняться на её этаж не спеша? Бежать вверх, перепрыгивая через несколько ступенек? Глупо. Он же не мальчишка уже. А, впрочем, будь что будет. Он бежит. Сердце стучит как на спринтерском забеге. Стучит внутри, стучит в висках, стучит, кажется, вокруг него. Четвёртый. Зелёная обшарпанная дверь. Морщится. Неприятной металлической спиралькой где-то в районе лба: "Неужто за столько лет не поменять было этот дешёвый выцветший дермантин?" Тьфу. Блин. Откуда ты такая? Дурацкая, нехорошая и какая-то буржуйская претензия! Пошла прочь! Как можно – в такой момент? Выдыхает. Опустив глаза проживает эту накатившую некстати вину за самого себя. За эту пошлую высокомерную мыслишку. Прошло. Настраивается. Насколько секунд перед дверью. А вдруг не узнает? А вдруг не захочет видеть?

Он решительно нажимает на кнопку. Звонок. Кажется, этот до боли знакомый дребезжащий звук эхом отдаётся сейчас у него в голове – всё как много лет назад. Открывается дверь... На пороге – она. 

ОНА!

Она ли? Что за... Что это? Вместо чарующей нимфы на шею ему бросается немолодая растолстевшая тётка в цветастом засаленном халате, с грязным бледно-ржавым пучком на голове. Он на секунду теряет дар речи. Смотрит на неё, растерянно улыбаясь, не в силах вымолвить ни слова. Она глядит на него в упор, каким-то больным сверкающим взглядом, и растягивает рот с остатками дешёвой помады в радушной улыбке, обнажая кривые нездоровые зубы. И тут же ржёт как лошадь, вытирая руки о край халата. Он в замешательстве. Что это за странная немытая баба? Где, где же та его маленькая девчонка с заливистым смехом и шелковистыми рыжими кудрями? А она, не давая ему опомниться, начинает верещать без остановки. О том, как ждала, как часто вспоминала, о том, как он снился ей... И как же всё это неожиданно, но всё равно здОрово... "Ну надо же", – с каким-то немного раздражительным удивлением думает он.

Всё та же. Своя. Родная. Милая. Простая такая. Готовая говорить ни о чём и обо всём, так легко и непринуждённо. И, похоже, любит его, как и прежде. Но почему, почему же она такая... уродливая дура? Пытаясь переварить поток её несвязных мыслей, он всё больше впадает в уныние, не понимая, что же случилось? Как так произошло? Это совсем не то, чего он ожидал... Он не находит слов. К счастью, она не даёт ему вставить и фразы, тараторя какую-то несуразицу. Садятся пить чай. Она достаёт альбомы. Сейчас будут вспоминать и разговаривать. Всё, вроде, как он себе и представлял. Может, тогда, наконец, всё встанет на свои места? В самом деле, чего это он? Время берёт своё. А что он думал – за столько-то лет, да не изменится? Но что-то всё равно терзает его и не даёт погрузиться в светлую ностальгию. Какой-то дисбаланс, несоответствие. Как-будто паззл собрался, но некоторые кусочки поставлены не туда. Странные ощущения.

О, вот и фото. Как же давно это было! Он студент. Наивен, но уже тогда статен и красив. Совместных фото немного. Да и зачем они им были нужны? Это нынче мода пошла снимать чуть ли не каждый свой прожитый день, а когда ты молод и влюблён, до того ли? Смотреть на себя, спустя почти целую жизнь– волнительно и интересно. Немного грустно, но это в порядке вещей.

Тут они ездили в Кронштадт, кажется? Почти ничего непонятно, только 2 фигурки на каком-то камне, а позади – неспокойная Балтика и чайки. Классная была поездка! Он помнит, как чуть не грохнулся с этого камня ради эффектного кадра. Стояла жара. Они наелись мороженого, гуляя по городу, а потом пошли бродить вдоль морского берега и нашли этот камень. Он был мокрый от волн. Но ей так хотелось сделать это фото! Его нога постоянно соскальзывала, но он не обращал внимания. Держал её за талию, боясь уронить. Прохожий даже начал сердиться, делая шестой подряд кадр на их мыльницу. А потом, увидев фотки, они поняли, что щёлкались против света, и получились только тёмные силуэты. Она тогда сказала, что так даже лучше. И очень любила эту карточку.

А это их первая поездка в Петергоф. Тогда внезапно начался ливень, у них не было зонта. Она была в симпатичном шёлковом сарафанчике, коротюсеньком, длиной чуть ли не на грани провала. Из-под него так соблазнительно выглядывали её узкие коленки (о, как любил он эти коленки!)! Сарафан – он помнит как сейчас – был цвета морской волны, по низу струились воланы. И он ужасно ей шёл! Музыканты играли какую-то лёгкую ненавязчивую музыку, а она танцевала, и подол платья кружился вместе с ней, создавая потрясающе красивую картину. Он не мог оторвать от неё глаз. И практически ничего не запомнил с той поездки. Они гуляли в парке, как вдруг внезапно стало холодно, дождь полил как из ведра. Он укрыл её своим плащом, и они бежали по лужам в поисках укрытия, и хохотали, сами не зная от чего. От молодости, от свободы, от счастья. В этом моменте и поймал их местный фотограф, навсегда засняв те секунды на свой простенький Полароид. Та фотка долго ещё потом стояла у них за стеклянной дверцей секретера, а позже перекочевала в эту квартиру на зеркало старого отцовского трюмо. Он вгляделся в фотокарточку. Интересно, куда делся тот плащ? Уже, наверное и не вспомнишь. За годы картинка выцвела и пошла какими-то пятнами. Но тем ценнее она была. Это была его память. Он глянул на фото внимательнее. И обомлел. Рядом с ним, под его плащом, смеясь и перепрыгивая через лужи, бежала некрасивая толстуха с узкими глазками и кривыми зубами. 2 тощие косички цвета варёной моркови сбились куда-то под воротник дешёвого синтетического платья. На жирные колени прилипли воланы мерзкого болотно-зелёного цвета, которые едва прикрывали ляжки, колышащиеся от бега.

Как... такое может быть? Он посмотрел другое фото. Его спутница не поменялась. Всё те же жиденькие кирпичные волосы. Всё тот же двойной подбородок, ужасная бордовая помада и ярко-голубые тени. Ещё одно фото, ещё, ещё... Везде он с ней. И самое невероятное: на всех, абсолютно на всех этих слайдах, оба они были совершенно счастливы...

Он вернулся домой опустошённым. Как же так? – думал он. Как же так?!

И, чем больше он думал, тем больше осознавал свою ужасающую, непростительную ошибку. Скажи ему вчера, что он сам виноват, он бы посмеялся. Сейчас, пытаясь понять всю логику умозаключений, приведших к столь серьёзному и безусловному провалу, он раз за разом прогонял в своём мозгу цепочку воспоминаний, которые видоизменялась на протяжении многих лет под воздействием им же самим пережитых эмоций. Связка "эмоция-образ" в его душе стала чем-то вполне ожидаемым и логичным. Он сам, раз за разом переживая в памяти светлые минуты своей жизни, наделил героиню своих мечтаний теми плюсами, которыми она не обладала. Её положительные качества гипертрофировались до неузнаваемости, подарив своей хозяйке невероятную привлекательность, красивый слог, идеальный характер, остроумие и прочие замечательные черты. Реальность же ужаснула его.

Он попытался сбросить с себя налёт столичного кича. Да что же это я, в конце концов? Почему я не могу оценивать людей за их качества? Он потряс головой, в надежде избавиться от становившегося всё явственнее с кажой минутой этого глупого несоответствия. Может быть, проблема в том, что он повидал много другого? И, после стольких лет взглянув на контрасте с холёными ухоженными дорогими женщинами на некогда милую его сердцу, на любовь своей юности, он смотрит лишь на внешнюю оболочку, напрочь забыв о красоте внутренней? Но увы. Красота-красотой, но запросы его за годы совершенно другой жизни поменялись. В мире, где доступно всё, обходиться малым он уже не мог. Возросли потребности, поменялись цели. Слишком высокий уровень для его окружения был задан. Кругозор, разнообразие мнений, возможность интересной полемики – вот чего ему хотелось. И, конечно, эстетика, шик, красивые образы, творческий запал – это то, без чего, он понял, что не сможет. Он ждал всего этого от неё, но увы. Реальность удручала. Как бы там тепло он ни был встречен, но недолгий вечерний разговор дал понять, что предмет его ночных мечтаний не то, что не блещет умом, а и вовсе двух слов связать не может. И о каком остроумии и широте взглядов могла идти речь, когда она попросту косноязычна и плохо образована? Про внешний вид и говорить нечего. Зелёная входная дверь из кожи дермантина уже достаточно красноречиво говорила о своей хозяйке.

Назвать это обломом было бы слишком просто. Как всегда в последние годы, для него это стало очередным опытом. "Получил ценный экспириэнс благодаря этому кейсу" – как сказали бы в его окружении. И этот опыт необходимо было прожить. Чтобы сделать для себя какие-то выводы. Чтобы отпустить на свободу собственные незакрытые гештальты, осознать себя другим и снять, наконец, розовые очки. Чтобы шагать дальше, смотря на мир проще. Стараясь вытравить из себя буржуазные взгляды и снобизм, но где-то внутри себя храня тихую грусть о том, что зря это всё. И лучше было бы не знать. Не разрушать эту память. И любить её на расстоянии. Вечно юную, прекрасную и лёгкую.

Вот так и я чувствала себя, вернувшись в город, который ждал меня. Который не изменился за это время. 

Но изменилась я сама. И смотрю на него свежим вглядом, страдая, вздыхая и продолжая любить за те неповторимые воспоминания, что были у меня с ним. Может, когда-то и вспыхнет ещё та искра. Но не сейчас. 

Поменять я уже ничего не могу. 

Поэтому, чтобы пойти на сделку с совестью, я делаю минимум – меняю район. По крайней мере, живя в городе у моря, я буду фактически жить с видом на залив и парк. Хоть так я смогу абстрагироваться от всех тех минусов, которые были и раньше, но теперь ежедневно мозолят глаз.

С любовью к родному и любимому, но такому бесхозному и забытому городу.

Статьи, лонгриды, рассказы, методические пособия, критика, отзывы, сценарии.